[universeofangst]

В общем, поскольку Лу явно страдает скрытым эксгибиционизмом, он решил принести немного тренировочных драбблов, которые написал чисто для того, чтобы блеснуть своими "невероятными" и "неподражаемыми" навыками передачей эмоций через слова.
Что ж, что вышло – то вышло.
Варнинг: насилие и ангст в обоих драбблах.

Драббл №1: Supernatural. Дин|Кас, джен, PG-13

Дин рвется вперед, словно ему есть куда теперь идти, но его руки плотно обвивают раскаленные цепи – кожа шипит и плавится, покрывается лопающимися волдырями, и Винчестер кричит во все горло, изгибаясь.
Дин чувствует у себя за спиной крылья, мощные, как у хищных птиц, сильные, покрытые твердыми, жесткими и надежными перьями. Он пытается взмахнуть ими, чтобы разогнать цепи, чтобы вырваться из этого Ада в прямом смысле слова, но не может. Голос хрипнет, а сил становится все меньше.
Когда Дин перестает чувствовать заведенные за спину руки и при этом не может произнести ни слова, он пытается брыкаться, но скоро безвольно повисает на стальных причиняющих боль цепях, сковывающих его изнуренное тело. Он кусает губы до крови, отчаянно хрипит и сжимает руки в кулаки, зажмуривая зеленые глаза.
А потом приходит Он. Алистер. Это имя ложится на язык Винчестера отравленной иглой, и он судорожно, рвано дышит, ожидая дальнейшей боли – каждый день этот демон приходит и загоняет прутья в живот, вытаскивает кишки и рисует кровью на лице бывшего охотника символы, на что тот может лишь вяло отбрыкиваться и раздирать глотку криком.
"Тебе стоит только сказать – и все это кончится", - произносит личный мучитель Винчестера и криво, некрасиво улыбается. Дин знает – Алистер произносит это ежедневно, и условия, казалось бы, просты: ты становишься экзекутором, измываешься над своими жертвами, а тебя больше не трогают.
Дин упрямо мотает головой, уверяя себя, что не боится боли, но это наглая ложь – в Аду ты понимаешь, что нет ничего хуже физических мук, какие бы душевные страдания не приносила тебе жизнь.
Дин морщится и скулит, сжимая зубы, а Кастиэль кладет голову охотника себе на колени и перебирает его волосы, оглаживает скулы, говорит всякую утешительную чушь, смысл которой сам понимает весьма слабо – не знает, как утешать.
Кастиэль не будит его, потому что Дину нужно поспать хотя бы несколько часов на этой неделе.

Драббл №2: Ориджинал, ОМП, джен, PG-13

Костяшки неприятно саднит, когда сжимаешь пальцы на краю раковины, замечая, что отражение в треснувшем от давления большого кулака зеркале склабится, словно игнорируя все законы физики и химии, словно зеркало и не должно отражать происходящее. Словно оно должно искажать реальность.

Бояться зеркал Алан начал еще в детстве, когда понял, что если смотреть через уголок глаза, можно заметить больше. Есть, разумеется, вероятность, что мальчишка просто рано начал сходить с ума, но единственный психолог сказал, что тот полностью здоров, и ему ничего не оставалось, кроме как поверить врачу.

Тени преследовали его, мелькая где-то на заднем фоне, уходящем в бокэ, заставляя вздрагивать каждый раз, когда приходилось проходить мимо зеркал. Лица появлялись за спинами, выглядывали из углов, крича или смеясь, корча гримасы боли или удовольствия, и никогда, никогда не давали покоя.

Еще в детстве они утаскивали его игрушки под кровать, всякие мелочи, который Алан оставлял себе только из-за сентиментальности. Однажды стащили кошку, хотя та вырывалась и оставляла на полу следы когтей, громко и душераздирающе мяукая.
Это продолжалось всю жизнь.

Пока однажды Алан-по-ту-сторону-зеркала не растянул губы в кривой, некрасивой усмешке, хотя настоящий мужчина этого не делал. Он тут же отреагировал – замахнулся рукой, сжав ладонь в кулак и впечатав его в холодную стеклянную поверхность, но от этого отражение только шире улыбнулось, копируя позу Алана. Все в нем было таким же – те же рыжие волосы, так же проколота левая бровь, такая же татуировка на плече, и только взгляд, безумный, бросающий в дрожь, взгляд, которым Алан не смотрел никогда, давал понять, что это – чужак.

Чужак потянул руку вперед, к обеспокоенному лицу мужчины, у которого по шее поползли мурашки – в жизни не было так жутко – и коснулся кончиками пальцев щеки. Алан попытался отпрянуть, отстраниться, уйти, но сам понимал, что бесполезно – все закончится здесь и сейчас, и ничуть не удивился, только сжал зубы, чтобы не стучали от страха, когда ладонь будто приклеилась, вплавилась в кожу лица.

Запах крови, закапавшей из крана, ударил в нос. Рыжий с детства не переносил эту вонь, впервые познакомившись с ней, когда щенок умудрился засадить себе в лапу занозу в виде стекла от битой бутылки. Капли разбивались о керамическую поверхность с ужасающей громкостью в повисшей тишине, а рыжеволосый чувствовал, как рука начинает исчезать в его лице. Проваливаться, тонуть, словно мужчина создан из жидкости, из чего-то вязкого и текучего, но почему-то имеющего возможность находится в вертикальном положении. Но он молчал.

Через десять минут из ванной вышел умытый кровью Ален и совершенно жутко, ненормально улыбнулся, демонстрируя миру белозубый оскал и поправляя умудрившуюся сползти лямку зеленой майки.


Спасибо, если кто прочитал, пачаны.